«…Молодость надо понимать не как возраст тела, а как возраст души. Молодая душа может быть в старом теле. Так же, как и старая душа может быть в молодом. Даже умершая душа, к несчастью, может оказаться в молодом теле тоже. Тело будет ходить, а душа чахнуть. Гёте определял так: «Кому ещё расти, тот всё поймёт…». Так вот, молодая душа может расти в старом теле, что выражается в любопытстве, в интересе, в готовности принимать новое и сочетание нового со старым… Я знал таких потрясающих стариков, открытых на всё инновационное, рождающееся, молодое. Недаром старики с детьми находят общий язык лучше, чем средний возраст…»
– Как Вы считаете, почему именно Ваша концепция помогла Вам занять пост художественного руководителя и в чём её уникальность?
– Суть моей концепции – в универсальном развитии театра. Оно подразумевает под собой то, что в центре располагается театр, а в центре театра я располагаю режиссёра и таким образом возвращаю ему царственное положение. Миссией театра становится представление городу искусства режиссуры. Это очень существенный момент. Режиссёр – это корень театра, образовавшийся в конце 19-го века и в результате в 20-м веке определивший всё развитие театральной культуры предыдущего столетия. А в переходе из одного тысячелетия в другое роль режиссёра существенно пострадала, на мой взгляд. Потеснили режиссёра продюсер, драматург, потеснили режиссёра особого рода разнообразные принципы формирования артистов в театре. Всё это потребовалось сконцентрировать и плюс к этому прибавить внимание к современному режиссёрскому театру, к тем формам, в которых он сегодня выражается. Вот это и было положено в основание. А так как режиссёр сегодня – это фигура, раскрытая на все виды современного искусства, то я предложил взаимодействие со всем разнообразием современных видов искусства: и с музыкой, и с инсталяционным перфомансным делом, и с литературным делом. Таким образом, моя программа всё это подразумевала. Мне кажется, это и было поддержано. Существенной частью этой программы являлось создание фонда поддержки театра, формирование этого фонда, привлечение внебюджетных средств на осуществление тех реальных преобразований, которыми мы здесь занялись сразу же, как только я вступил в должность.
– Почему для реконструкции театра Вы выбрали именно архитектурное бюро «Wowhaus»?
– Это очень доказательная компания. Они работали с самыми принципиальными строительными проектами последнего времени. И одно из них – это создание открытого пространства в городе. Осуществлённые ими проект «Стрелка», пространство Крымской набережной, пространство «Пионера» показывают, что это компания, открытая на дыхание современности. Конечно, я понимал, что они сталкиваются с таким объёмом работы впервые. Но это было очень интересно. Начался диалог, и он оказался продуктивным. Мы сразу обнаружили, что мы друг друга понимаем. Хотя любой диалог между театром, архитектором, строителями всегда очень напряжённый.
– Как эволюционировал театр Станиславского? Какие фундаментальные изменения он претерпел? Что потерял и что приобрёл?
– Мы закрыли весь репертуар. Вот это я считаю самой серьёзной потерей для театра, а всё остальное – это приобретения, на мой взгляд. Но этот жест был необходимым. Весь репертуар был сделан на принципах театра коробки. Архитектурный образ театра должен был краеугольным образом измениться. Мы за довольно сжатые сроки построили маленький, но удаленький театральный комплекс. Такой квартальчик в центре Москвы. Сделали сцену-трансформер, оснащённую современнейшим оборудованием. Нам всё-таки удалось сделать этот замечательный фонд, который помог на внебюджетные средства всё это осуществить. Мы сделали достаточное количество ноу-хау. Сумели справиться с теми проблемами, которые были на протяжении всей истории этого здания. Это всё-таки кинотеатр, здесь отсутствовало колосниковое хозяйство, штанкетное хозяйство, отсутствуют трюмы, очень сложно обустроенное пространство кармана. Мы привнесли сюда уже более новый свет, звук.
– Какие стратегические приёмы Вы планируете предпринять для завоевания новой аудитории?
– На мой взгляд, театр не располагается на территории маркетинговых битв и не должен там располагаться. Это искусство, которое не должно подчиняться рынку. В этом его парадокс. Рынку нужен театр, который рынку не подчиняется, так же как культуре нужен поэт, который не подчиняется культуре; художник, который не подстраивается под тренды времени. Искусство, в отличие от культуры, в широком смысле, является душой культуры, и в этом плане искусство – носитель уникального. Отечеству необходимо именно такое искусство, неповторимое, уникальное, не тиражируемое. И там, где театр оказывается искусством, а всё-таки прицелом моей программы является искусство режиссуры, он должен развиваться как уникальный организм. Традиция, именуемая «художественным театром», выражается в такой формуле: для молодёжи, для просвещённой публики, для всех. Причём молодёжь надо понимать не как возраст тела, а как возраст души.
– Чем, на ваш взгляд, отличаются студенты творческих вузов Вашего поколения от студентов поколения нынешнего?
– Я учился театральному искусству у потрясающих педагогов, Анатолия Васильевича Эфроса и Анатолия Александровича Васильева. Тогда мы были невероятно открыты и фанатично преданы самому процессу обучения, ничего больше нас, по сути, не отвлекало. Советское время держало студентов за пазухой. Мы ничего не понимали про деньги, режимы, и форматы выживания были построены определённым образом. Границы были закрыты. Ничто не отвлекало нас от концентрации, от освоения тайн ремесла и искусства, которые нам отдавали учителя. Сейчас это просто невозможно! И, более того, тогда не было интернета. Естественно, вся информация добывалась из книг каким-то тяжким трудом. Сейчас само по себе ремесло осталось прежним, если говорить, например, о театре, но образ той жизни, которую ведут люди, они принимают в себя вместе со временем. Оно обязательно предполагает невероятную самостоятельность в формировании своего жизненного пути. Надо зарабатывать деньги. Все уже понимают интуитивно или сознательно, что они означают в жизни. Надо делить своё время и тщательно его рассчитывать. Эти расчёты никогда не входили в образ жизни студента 80-х годов, а сегодня они во многом определяют жизнь нынешнего студента. Время стало товаром, с которым приходится иметь дело. И это совсем другие фатальные расчёты. Есть некие объективные вещи – мгновенное поступление поверхностной информации, которой можно пользоваться, и кому-то этого достаточно. «Прикрутить» человека к ремеслу и к этому тяжкому процессу его освоения стало труднее. А необходимость в этом осталась прежней.
– Как Вы считаете, коммерция взяла верх над творчеством?
– Нет. Конечно, нет. Во всяком случае, в той практике, которой я занимаюсь. Приходят всё такие же озарённые художественным интересом люди, и эти люди все так же сохраняют эту иерархию. Но они прекрасно понимают, что заработок связан с ремеслом, и вот то ремесло, которое сегодня необходимо, определяет возможность заработка, осваивается быстро и без проблем. А вот то, что выходит за пределы спроса, но, на самом деле, фундаментально определяет развитие как искусства, так и ремесла, подчас оказывается вне интереса молодого поколения и в дальнейшем может стать серьёзной проблемой для цивилизации.
– Как меняется театр с приходом новых технологий?
– Они или подчиняют себе художника, или подчиняются ему. Если они подчиняются ему, то театру оказывается достижима большая степень волшебства, он становится более соблазнительным. В нем может оказываться больше магии, а театр без магии часто не интересен. При том это дополнительный вызов искусству и производству театра, потому что любое привнесение новых технологий означает, что старые должны с ними встретиться, и это требует дополнительной квалификации от всех сотрудников театра. Но если новые технологии подчиняют себе театр, то есть они как бы очаровывают художника, и он начинает на них полагаться, то тогда происходит коллапс, и театр вырождается.
– Существует мнение, что в современном театре многое строится на эпатаже ради эпатажа, который делает кассу. То есть, молодые режиссёры, приходящие в театры, в первую очередь нацелены на то, чтобы как-то шокировать публику, вызвать максимальную эмоцию без особого на то основания. Действительно ли это так?
– К сожалению, я должен полностью опровергнуть это предположение. Это совсем не так. Наоборот. Сегодня в театр приходит целое поколение, озарённое вниманием к театру. Это целая плеяда молодых прекрасных режиссёров, ни в коем случае не нацеленных на скандал. Они плоть от плоти этого времени. Они хотят и должны его выразить в формах театра, которые, кстати, за последние 15-20 лет открыли всё своё многообразие, часто даже не представимое для предыдущих поколений. И поэтому многие их опыты кажутся провокативными, нацеленными на скандал, но это скорее результат встречи старого и нового. Результат встречи свободы и рутины, жизни и одряхления. Не более того. Вы увидите, что многие из этих прекрасных молодых режиссёров в дальнейшем подарят нам глубокие, сложные и подчас очень неожиданные формы театра. Я в этом абсолютно уверен. И как профессионал и аналитик вижу проявление этого в их спектаклях. Самовыражение – это неотъемлемая часть художника. Что же он должен выражать, если не то, что накопила его самость? При этом это должен быть самостоятельный труд, то есть исполненный авторством. И, как я уже говорил, уникальный. Стремление к зрелищности – это тоже свойство времени. Мы бы даже не вспомнили и не различили их творения и спектакли, если бы они не обращались к зрелищной стороне художественного процесса, который называет себя театром, хотя, конечно, театр необязательно является ярким аттракционом.
– Как Вы относитесь к современным независимым театральным проектам? К таким, например, как театр «DOC»?
– Я сопереживаю судьбе этого театра, мне кажется, что он необходим нашему отечеству, потому что это форма, в которой отражается острота времени. Этот театр позволяет новой драматургии, построенной на прямом взаимодействии с документальной частью нашей жизни, реализовываться в тех быстрых и острых формах, которые необходимы театру в не меньшей степени, чем большое искусство, обращённое к древности или будущему. Это театр, который реализует импульс настоящего быстротекущего социального времени в жизни людей. Импульс, который несёт в себе такого рода театр, в частности, театр «DOC», необходим культуре. Время осваивает само себя в формах такого театра. Его надо поддерживать, помогать ему и всячески развивать.
– Как Вы считаете, чем отличается зритель Вашего поколения от зрителя сегодняшнего?
– Сегодняшний зритель допускает разнообразие театра и даже требует его. Зритель тех времён, в которые я начинал свою работу в театре, был намного более скован в своих критериях. Сегодняшний зритель на самом деле готов к разнообразию. Он по-прежнему готов быть вовлечён в сам процесс. Абсолютный зритель – это зритель «сейчас». Тот зритель, который здесь и сейчас воспринимает театр. Ничем не зашоренный.
– В чём, на Ваш взгляд, уникальность молодого поколения?
– Знаете, меня поражают дети. Они берут компьютер и сразу находят с ним общий язык, как будто бы он – часть их организма. Меня поражает то, с какой скоростью они его осваивают. Вот это точно какая-то огромная новость, как будто господь выпустил новые души, заранее снаряжённые для этого контакта. Вот это, я бы сказал, главное. А разнообразие людей осталось прежним.
Блиц:
– Главные качества?
– Отсутствие главных качеств.
– Главный недостаток?
– Отсутствие главного недостатка.
– Любимое занятие?
– Отсутствие любимого занятия.
– Любимый литературный герой и книга?
– Отсутствие любимого героя и книги.
– Что ненавидите?
– Отсутствие ненависти.
– Что не любите?
– Не люблю не любить.
– Состояние духа?
– У духа нет состояний. Дух безмятежен.
– Изречение?
– Нет любимого изречения.
– Режиссёры, которые Вас восхищают?
– Множество.
– Направление в искусстве?
– Нет любимых направлений в искусстве.
– Бренды?
– Долгое время я очень любил Ямомото, пока он не исчез из московских магазинов. Таким образом, у меня неразделённая любовь.
– Аромат?
– Это уж точно меняется. Какое-то время опять же любил Ямомото.
– Часы?
– BREGUET.
– Автомобильная или пешая прогулка?
– Автомобильная прогулка – это прекрасная возможность обеспечить себе пешую прогулку.
– Вид отдыха?
– Скорее всего, море. Не горы.
– Чего Вам не хватает в жизни?
– Жизнь состоит из пульсации, хватания и отпускания. Когда жизнь хватает, мне не хватает свободы от этой жизненной хватки. Хочется отойти на определённую дистанцию и наблюдать за тем, как это она делает с другими. Хватает их. А вот когда у меня появляется такая возможность, мне хочется поучаствовать в этой борьбе, из которой состоит жизнь. И это особенного рода диалектика существования, как мне кажется, любого нормального человека.
